Сладкие объятия - Страница 36

Она снова сказала:

— Она кажется такой маленькой. Не могу представить, как можно жить в такой тесноте.

— Привыкаешь. А когда идешь на яхте в одиночку, то живешь в кубрике. Камбуз потому так удобен, что можно просто протянуть руку и взять, что тебе нужно, не вставая с места. Ну, пошли назад.

Селина пошла впереди, а он задержался сзади, чтобы вывинтить болты и распахнуть иллюминаторы. На камбузе она через люк достала корзину с продуктами и поставила ее внутрь, убрав с солнца. В корзине была узкогорлая бутылка с вином, которая, к сожалению, успела нагреться, но когда она сказала об этом Джорджу, он достал кусок шпагата, обвязал его вокруг горлышка бутылки и свесил ее за борт. Потом он опять спустился вниз и вернулся, неся один из матрасов из пенорезины, которые лежали на койке в каюте.

— А это зачем?

— Я подумал, что вам захочется принять солнечную ванну. — Он закинул матрас на крышу капитанского мостика.

— Что вы собираетесь делать? Будете ставить мотор?

— Нет, подожду, пока вода не станет немного теплее, или найду кого-нибудь, кто сделает это за меня. — Он снова исчез внизу, а Селина взяла учебник испанской грамматики, залезла на крышу капитанского мостика и распласталась на матрасе. Она открыла учебник и прочитала:

— Существительные бывают мужского или женского рода. Их всегда надо запоминать с определенным артиклем.

Было очень тепло. Она уронила голову на открытую книгу и закрыла глаза. Тихо плескалась вода, пахло соснами, уютно грело солнце. Она подставила руки теплу, и весь мир куда-то исчез, а реальностью оставалась только белая яхта, стоящая на якоре в голубом заливе, и Джордж Дайер, двигавшийся внизу в каюте, открывая и закрывая ящики и время от времени чертыхаясь, когда что-то ронял.

Чуть позже она открыла глаза и позвала:

— Джордж.

— М-м-м?.. — Он сидел на кубрике голый по пояс, курил сигарету и скручивал канат в безукоризненную бухту.

— Я теперь знаю мужской и женский род.

— Что ж, начало хорошее.

— Я подумала, что неплохо бы поплавать.

— Что ж, тогда поплавайте.

Она села, откидывая волосы с лица.

— Вода ужасно холодная?

— После Фринтона ничего не может быть холодным.

— А откуда вы знаете, что я ездила во Фринтон?

— Мне первобытный инстинкт подсказывает все, что касается вас. Я так и вижу, как вы проводите там лето с вашей няней. Синяя от холода и дрожащая.

— Конечно, вы правы. А пляж покрыт галькой, и у меня всегда огромный свитер поверх купальника. Агнес тоже ненавидела это место. Бог его знает, почему нас туда отправляли?

Она встала и начала расстегивать рубашку.

Джордж сказал:

— Здесь очень глубоко. Вы умеете плавать?

— Конечно, умею.

— Я буду держать гарпун наготове на случай, если появятся акулы-людоеды.

— Ах, как смешно! — Она стянула рубашку, и на ней оказалось бикини, которое он ей подарил.

Он простонал:

— Господь всемогущий! — потому что считал это просто шуткой и представить себе не мог, что у нее хватит духу надеть его, но сейчас он почувствовал, как будто шутка рикошетом ударила по нему, и он стоял как оплеванный.

Вновь слово «невинность» нанесло ему удар, и он несправедливо подумал, что Фрэнсис, с ее обветренным, загорелым до черноты телом и вызывающим бикини, была просто вульгарна.

Он так и не понял, услышала ли Селина его удивленное восклицание, потому что в этот момент она нырнула, и он смотрел, как она поплыла, аккуратно и без всплесков, а ее длинные волосы веером лежали на воде, как какие-то новые и прекрасные водоросли.

Когда она наконец вылезла из воды, дрожа от холода, он набросил на нее полотенце и спустился в камбуз, чтобы найти ей что-нибудь поесть: кусок хлеба и немного брынзы от Хуаниты. Когда он вернулся, она снова сидела на солнышке на крыше капитанского мостика, вытирая волосы полотенцем. Она напомнила ему Перл. Он дал ей хлеб, и она сказала:

— Во Фринтоне это всегда было имбирное печенье. Агнес называла его «закуска для дрожащих».

— С нее станет.

— Вы не должны так говорить. Вы ведь ее даже не знаете.

— Извините.

— Она, возможно, вам бы понравилась. У вас, вероятно, нашлось бы много общего. Агнес всегда выглядит отчаянно сердитой, но это ничего не значит. Ее лай гораздо страшнее, чем укусы.

— Большое спасибо.

— Это считается комплиментом. Я очень люблю Агнес.

— Возможно, если я научусь вязать, вы меня тоже полюбите.

— Есть еще хлеб? Я все еще голодна.

Он снова спустился вниз, а когда вернулся, она опять лежала на животе, раскрыв учебник. Она прочитала:

— Yo — я. Tu — ты (фамильярно). Usted — вы (вежливо).

— Не Usted. Usteth… — Он придал слову легкую испанскую шепелявость.

— Usteth… — Она взяла хлеб и начала с отсутствующим видом его есть. — Знаете, а забавно, что, хотя вы и многое обо мне знаете… конечно, мне пришлось вам рассказать, потому что я думала, что вы мой отец… я почти ничего не знаю про вас.

Он не ответил, и она повернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял в кубрике, его голова вровень с ее, всего в двух футах, но его лицо было повернуто в другую сторону: он следил, как одна из рыбацких лодок вышла из бухты и заскользила по прозрачной зелено-голубой воде, так что все, что она смогла увидеть — это коричневая линия лба, щеки и челюсти. Он даже не обернулся, когда она заговорила, но спустя некоторое время сказал:

— Да, думаю, что ничего.

— И я ведь была права, правда? «Фиеста в Кала-Фуэрте» — не про вас. Вас почти и нет в книге!

Рыбацкая лодка подошла к месту, откуда начиналась глубина, и Джордж спросил: