Сладкие объятия - Страница 46

Однако день стоял прекрасный. Такой же солнечный, как и накануне, но более прохладный, а из входа в бухту катилось ласковое море. Сосны качали своими колючими головами в такт ветерку, а небольшие волны весело бились о слипы. Все вокруг наполняло его радостью. Голубое небо, голубое море, «Эклипс», стоящая на якоре и покачивающаяся на спокойных волнах, белая терраса, красная герань, все такое милое и знакомое и в то же время волшебно-свежее этим утром. Перл сидела на краю причала, поедая восхитительное лакомство в виде рыбьей требухи, которую она где-то нашла; Фрэнсис вернулась в Сан-Антонио, а Хуанита варила ему кофе. Он не мог вспомнить, когда он так прекрасно себя чувствовал, когда был так полон надежд и оптимизма. Как будто он много месяцев прожил в унылом мраке приближающейся грозы, а теперь гроза миновала, давление выросло, и он снова смог дышать свободно.

Он сказал себе, что он подлец, что должен ползать в грязи в приступе ненависти к самому себе и раскаянии, но чувство физического благополучия было слишком для его совести. Все это время он стоял, опираясь ладонями на стену террасы, и теперь, когда он выпрямился и встал, увидел, что его ладони выпачкались в белой краске. Подсознательной реакцией было вытереть руки о джинсы, но в этот миг его внимание привлекли отпечатки его пальцев на белой стене, которые так четко вырисовывались, как микроскопическая схема. Схема его самого, единственного в своем роде Джорджа Дайера, как и жизнь, которую он прожил, и то, что он делал сейчас, — все это тоже было уникально.

Он не очень-то гордился собой. В течение этих лет он причинил боль и обидел слишком многих, а о прошлой ночи, которая явилась кульминацией зла, он даже и думать не мог. Но ничто из этого не могло отвлечь его от теперешнего ликующего чувства осознания своей личности.

Я так привык к ее лицу.

Пластинка кончилась, и он вошел в дом, чтобы выключить проигрыватель. Закрыв крышку, он сказал:

— Хуанита.

Она насыпала кофе в кофейник.

— Сеньор?

— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера днем отвез сеньориту в аэропорт?

— Si, сеньор, — ответила Хуанита, но не посмотрела на него.

— Он сказал тебе, что привез сеньориту обратно?

— Si, сеньор. Вся деревня знает.

Это было неизбежно, и Джордж вздохнул, но упорно продолжал свой допрос:

— А Пепе сказал, что сеньорита потеряла паспорт?

— Он не знал, что паспорт потерялся. Только то, что у нее его не было.

— Но она сказала гражданской полиции в аэропорту?

— Не знаю, сеньор. — Она налила кипящую воду в кофейник.

— Хуанита… — Но так как она не повернулась к нему, Джордж положил руку на ее обнаженное плечо, и она резко повернула голову, и, к своему удивлению, он увидел, что она смеется над ним, а ее темные глаза горят весельем. — Хуанита… сеньорита мне не дочь.

— Нет, сеньор, — серьезно сказала Хуанита.

— Только не говори мне, что ты уже знала об этом.

— Сеньор… — Она пожала плечами. — Пепе подумал, что она вела себя совсем не как ваша дочь.

— А как она себя вела?

— Она была очень несчастна, сеньор.

— Хуанита, она мне не дочь, но она моя маленькая кузина.

— Si, сеньор.

— Ты скажешь Марии? И скажи Марии, чтобы она сказала Томеу, а Томеу, может, скажет Росите, а Росита скажет Рудольфо… — Они оба смеялись. — Я не солгал, Хуанита. Но и не сказал правду.

— Сеньору не надо беспокоиться. Если она дочь или кузина… — Хуанита пожала плечами так, как будто вопрос был слишком тривиален для обсуждения. — Но для жителей Кала-Фуэрте сеньорита — друг. Все остальное не имеет значения.

Такое красноречие было чуждо для Хуаниты, и Джордж был так тронут, что мог бы расцеловать ее, но он знал, что это сильно смутит их обоих, поэтому он просто сказал, что проголодался, и из чувства солидарности остался с ней на кухне и заглянул в хлебницу, чтобы найти там что-то, на что можно намазать масло и абрикосовый джем.

Как всегда, хлебница была забита, и свежий хлеб лежал поверх старого. Он укоризненно сказал:

— Хуанита, здесь очень грязно. Хлеб внизу уже позеленел. — И в доказательство своих слов он перевернул хлебницу и вывалил весь хлеб на пол. Вывалился последний заплесневелый кусок, а потом лист белой бумаги, которой Хуанита застилала дно хлебницы, и, наконец, тонкая темно-синяя книжица.

Она лежала на полу между ними, а они вопросительно уставились друг на друга, каждый воображая, что другой должен знать ответ.

— Что это такое?

Джордж подобрал книжицу и повертел ее в руках:

— Паспорт. Британский паспорт.

— Но чей он?

— Думаю, сеньориты.

Идея заключалась в том, чтобы начать не с начала плавания, а с середины — с той недели, когда «Эклипс» вошла в бухту Делос. А потом он вернется к началу, чтобы показать короткими ретроспективными сценами, как мысль о путешествии обретала очертания, как все это задумывалось с самого начала. Печатные листы ложились толстой и ровной пачкой, а машинка стучала легко, как хорошо отлаженный двигатель. Селина все еще купалась, а Хуанита находилась у себя в прачечной, с ожесточением натирая простыни Джорджа куском мыла и напевая какую-то местную любовную песенку, поэтому, когда раздался стук в дверь, он его не услышал.

Звук был очень осторожный и едва слышный из-за стука машинки, и через несколько секунд дверь толкнули, глаза Джорджа уловили движение, и он взглянул из-за машинки, а руки застыли над клавиатурой.

Мужчина, стоявший в дверях, был молод, высок и очень красив. На нем был костюм, обычный деловой костюм, жесткий белый воротник и галстук, и все же он умудрялся выглядеть безумно свежим и не разгоряченным. Он сказал: